Линн Рэйда - Просто пой[СИ]

Закон «О принудительном лечении» был принят за два года до того, как меня задержали в третий — и последний — раз, но, тем не менее, я ничего о нем не знала, как и большинство из тех, кого он непосредственно касался. Правительственная газета, где каждый закон должен был быть опубликован до того, как вступить в силу, честно опубликовала и «Закон о принудительном лечении». А Комитет общественного спокойствия при Министерстве безопасности через сеть своих торговых точек выкупил ее тираж, как делалось всякий раз, когда КОСП или Министерство безопасности были не заинтересованы в широком обсуждении какого–нибудь резонансного закона.

Мне кажется, первое время о существовании этого акта знали только те, кто его применял. И, безусловно, родственники тех, к кому он применялся. Но у них были свои причины помалкивать о нем, и, вероятно, даже более серьезные, чем у сотрудников госбезопасности.

Этот закон не только отнимал у нас надежду — но еще и возвращал надежду тем, кто большую часть нашей жизни задавал себе вопрос «За что мне это?.. Почему мой сын (брат, дочь, сестра) не может быть таким, как остальные?!».

Что же, мы и вправду не могли. Но даже прежде — мы этого не хотели.

Со дня публикации «Двенадцать/тридцать шесть» нашего мнения никто уже не спрашивал.

Телефонный номер, который добыл для меня Вард, не отвечал весь день. Я пыталась успокоить себя тем, что Лада на работе или на занятиях, поэтому и отключила телефон, но в голову упорно лезли мысли одна другой хуже. Например, о том, что за прошедший год она вполне могла сменить свой номер. Или переехать в другой город. Или даже…

Стоп, — сказала я себе. Это уже ничем не обоснованная паранойя. Вард довольно ясно дал понять, что Лада не участвовала в наших акциях, а в этом ему можно было верить.

Было уже около шести, когда набранный номер наконец–то отозвался длинными гудками.

— Слушаю, — раздался в трубке совершенно незнакомый голос. В горле у меня внезапно пересохло. Идиотка! Я даже не удосужилась подумать, что я ей скажу…

— Лада? — хрипло спросила я, закрыв глаза. — Это я.

— Кто? — вполне резонно спросили в трубке. Видимо, мой голос тоже сильно изменился. Или просто интонации были совсем не теми. Но прежде, чем я успела что–нибудь сказать, Лада спросила уже совершенно другим тоном — Джей?!

— Да. То есть нет. Она… ее «отформатировали», — быстро произнесла я. Я чувствовала, что, если не объясню произошедшее прямо сейчас, у меня просто не останется решимости продолжить этот разговор. — Я вообще не так давно узнала про нее. Почти случайно — просто встретила старых знакомых. Они кое–что мне рассказали. Еще я нашла альбом… с нашими фотографиями. И попросила друга разыскать твой номер.

В трубке несколько секунд молчали.

— Ты в порядке?.. Тебе есть, где жить?

— Да, я живу с родителями. У меня все хорошо. Ну, не считая памяти.

Мне показалось — или Лада в самом деле с облегчением вздохнула? Знать бы только, отчего. Оттого, что беспокоилась за меня, или, наоборот, боялась, что я попрошу ее о помощи?

Как бы там ни было, голос у Лады стал гораздо суше — видимо, теперь, когда ситуация несколько прояснилась, она вспомнила о нашей ссоре (вспомнить бы еще, в чем она заключалась, эта ссора!).

— Ясно. И чего ты хочешь от меня?..

— Мы можем встретиться? Я хочу понять, кем была раньше. Друзья уже рассказали все, что знали. Но этого недостаточно.

Лада молчала. Пауза затягивалась.

— Слушай, я даже не знаю, из–за чего мы расстались, — добавила я, немного погодя.

— А это важно? — отрывисто прозвучало в трубке.

Мое горло сжало странным спазмом.

— Да.

— Допустим, — неохотно согласилась Лада. — Ну, тогда… ты помнишь «Кофе–паб»? Скорее нет. Тогда записывай… — Она продиктовала адрес.

Оглянувшись в поисках листка, я ничего не обнаружила, и, подхватив забытый карандаш, накарябала адрес прямо на кухонных обоях. Думаю, именно так бы поступила Джей. Вот только у нее бы не дрожали руки… ну, по крайней мере, я так думаю.

Лада тем временем сказала:

— Можем встретиться там через час.

— Нет! — встрепенулась я. — Пожалуйста, попозже. Я сейчас не в городе…

Точнее, в другом городе.

— Ах, да… Тогда встретимся в девять. Если опоздаешь, буду ждать внутри.

Она разъединилась. Я бросила трубку на журнальный столик и задумалась, что означало это странное «ах, да». Может быть, Лада знает, куда переехала моя семья? И время встречи — именно такое, которое могло мне потребоваться, чтобы сесть на электричку и доехать до столицы.

Что ж, по крайней мере, она согласилась со мной встретиться.

В названный Ладой «Кофе–паб» я вошла только в девять двадцать, изрядно поплутав по привокзальным улицам. Не знаю, умела ли Джей ориентироваться на местности, но если да, то это качество точно исчезло вместе с ней.

Лада заняла исключительно удобное для разговора место в дальнем зале, где никто не мог бы нас услышать. Посетителей в кофейне вообще было немного, а уж в этом закутке других гостей не оказалось вовсе. Но я все же испытала минутное разочарование, увидев, что на маленьком столе нет пепельницы. За последние недели я успела заново привыкнуть к сигаретам, и даже сейчас, войдя в кафе, вертела в пальцах зажигалку.

Лада поздоровалась со мной кивком, как будто мы расстались всего пару дней назад. Лицо у нее было замкнуто–спокойным. Она выглядела почти так же, как на фотографиях — только русые волосы немного отросли. Не знаю, что сказала бы об этом Джей, а мне эта прическа нравилась гораздо больше. Только вряд ли та, прежняя Лада смотрела на меня таким чужим и отстраненным взглядом.

Что же все–таки у нас произошло?..

Я попросила девушку–официантку принести мне кофе с карамелью и имбирное печенье — главным образом, чтобы она ушла, а не стояла здесь, навязчиво рекомендуя мне какой–нибудь десерт.

— О чем ты хотела поговорить?.. — спросила Лада.

Больше всего мне бы хотелось ответить «о нас», но что–то в лице Лады не позволило мне выговорить это слово.

— Мне хотелось бы узнать, когда мы познакомились… и почему расстались.

Она кивнула, покосившись на зажигалку, которую я положила перед собой на стол, и начала рассказывать. Оказывается, мы познакомились в Сети, когда мне было шестнадцать, а ей — семнадцать лет. Довольно скоро встретились вживую, быстро стали лучшими друзьями, а потом… ну да, потом все было, как в сопливых девичьих романах. Абсолютное взаимопонимание. Почти каждодневные встречи. Иногда я неделями жила в ее квартире, а иногда, наоборот, она на некоторое время поселялась у меня. Родители старались притвориться, что мы просто лучшие подруги. По большому счету, нас это устраивало. Если же мы все–таки вынуждены были разъезжаться по домам, то обыкновенно до утра общались через сеть, и заспанные, с мутной и тяжелой головой, тащились на занятия. Все это Лада пересказывала мне очень спокойно. Если даже ей и было грустно вспоминать об этом, то она никак не выдала своих эмоций.

— Ты всегда любила что–нибудь такое… экстремальное, — сказала Лада, и мне показалось, что она просто нашла какой–то эвфемизм взамен другого слова, которое вертелось у нее на языке. — Бывала на нелегальных вписках, общалась с автостопщиками, посещала запрещенные концерты. Но все стало еще хуже, когда ты начала ходить на акции «Зеленых». Ты все–время где–то пропадала. Занималась непонятными делами, помогала людям, о которых я почти не знала. И которые, если на то пошло, были мне крайне неприятны.

— Почему?..

Лада едва заметно усмехнулась.

— Как тебе сказать… Было в них что–то подростковое. Самоуверенные, резкие и в то же время слишком инфантильные. Каждый второй считал себя борцом за справедливость — только потому, что выходил на улицу махать зеленым флагом. Я не спорю, это смело. Но должны существовать какие–то другие способы. А они даже не пытались их искать. У меня часто создавалось впечатление, что им нравилось делать то, что они делают — и то, КАК это делается. Они получали удовольствие от своей войны. Про быт я вообще не говорю. Всю ночь пить пиво и петь под гитару, а потом улечься прямо на полу — это считалось почти нормой. А вот простыни и чистая одежда — это называли буржуазным. Ну, тебе–то они нравились. По правде говоря, ты уделяла им гораздо больше времени, чем мне. На самом деле, ты всегда была очень принципиальным человеком. Я не могла не уважать тебя за это, но… но то, что ты начала делать под конец, было похоже уже не на принципиальность, а на глупую браваду.

Лада допила свой кофе. Блюдце странно тренькнуло, когда она поставила назад пустую чашку, и я вдруг со странным удивлением заметила, что пальцы у нее слегка дрожат.

— Я поняла, что для тебя эта война всегда будет важнее нас двоих. Все, что ты говорила о любви, было только словами. Все твои поступки говорили о другом — о том, что для тебя не существует никакого «мы». Есть только ты и твоя личная война. И ты не согласишься отказаться от нее, чем бы это ни обернулось для людей, которые… ну, скажем так: которым ты на тот момент была небезразлична. В конце концов, это было обыкновенным эгоизмом, но, если я начинала говорить тебе об этом, ты доказывала, что, наоборот, заботишься совсем не о себе. В конце концов, мне стало ясно, что ты просто не желаешь меня слышать. Тогда я сказала, что нам лучше разойтись. Я не хотела принимать участие в том, что с тобой случится дальше. А о том, что это обязательно случится, ты тогда знала не хуже меня. Наша сегодняшняя встреча — лучшее свидетельство того, что я была права.